Волшебная книга распласталась посреди магического круга, словно дремлющий на солнце кот. Она хитро щурилась своими строками. Распахнутые страницы манили, говоря — вот, возьми, читай. И тут же хихикали тихим шелестом на сквозняке, насмехаясь над чужаками. Не дано им было коснуться ее тучных боков, старинного переплета и аккуратного светлого пергамента из плотной, качественной бумаги.
Ненавижу магию, — Джеймс недовольно сжал челюсти, буравя взглядом столь недоступный артефакт. Не покидало ощущение, что подход к этой строптивой вещице найти на самом деле легко, но ни Джеймс, ни Эрика просто не догадывались, под каким углом посмотреть на ситуацию, чтобы увидеть решение этой головоломки. Казалось, в них просто недостаточно знаний о подобной магии. Единственное, что приходило в голову Тирну, было таким же простым и предсказуемым, как все точные науки, которые он изучал: физическое нарушение целостности защитного круга. Он ведь находился на самых обычных, местами сгоревших досках. Магия может запретить им войти внутрь круга, но может ли она помешать разобрать пол в этой комнате по кусочкам? В конце концов, если не даст сдвинуть доски целиком, связывая их в месте этого круга,то вряд ли это будет значить, что их не смогут отломать в других местах, лишая магический круг опоры. Не останутся же эти обрубки просто висеть в воздухе вместе с книгой? Или останутся? Что-нибудь подобное нужно оставить на крайний случай, если не получится ничего иного.
Позади послышались суетливые шаги. Эрика спорить не стала, согласившись испробовать теорию Джеймса. Когда она вошла в комнату, мужчина в очередной раз невольно подметил, как та посвежела. Стала еще активнее, увереннее. Уверенность и энтузиазм из нее так и сочился, и Джеймс даже в какой-то момент подумал, что мермейду осенила какая-то гениальная мысль, и сейчас снова придется осаживать девушку от воплощения в жизнь очередных великолепных идей. Однако, та направила свою энергию в несколько иное русло:
— Ну, раз уж мы поменялись местами... — Джеймс устало закатил глаза. И откуда в таком маленьком тщедушном тельце столько самоуверенности и ехидства? С таким напором ей нужно быть воинственной орочихой или горной гномихой. Чтоб силища соответствовала гонору.
Сложно было припомнить еще кого-либо, кто с такой язвительностью относился к подобным предостережениям Джеймса. Даже если это казалось людям неуместным, большинство молча принимали наставления, списывая их на личные причуды виконта. Молча. Эрика же намеренно доводила все его слова до абсурда, передразнивала и отражала, как зеркало — показывая, как глупо это звучит. Но Джеймс и без ее актерского таланта понимает как это может звучать без контекста, известного только ему самому. И он невольно злился на нее за это тыканье его в очевидное, как котенка в лужу. Он злился за эту попытку что-то доказать, цапнув его гордость. За эту попытку показать, насколько она самостоятельная, способная справиться с этим миром без его помощи. Джеймс не спорил с ее самостоятельностью. Однако, мермейда видела это именно так. И подобное вызывало раздражение. Однако, поделать с ее мнением он ничего не мог, кроме как в очередной раз окрыситься в ответ:
— Вы судите о людях по себе. Это когда-нибудь сыграет с вами злую шутку, — со стальными нотками в голосе процедил он, глядя, как Эрика безрезультатно попыталась войти в круг. У Пузырика, к слову, дела шли несколько лучше. Элементаль вытащил листок и даже не намочил его. Записка спокойно покинула пределы защитного круга. Джеймс немного смягчился, хотя проделки Эрики все еще его раздражали. — Будьте добры, перестаньте ехидничать, как малое дитя.
Листком оказалась не вырванная откуда-то страница и не случайная закладка. Это было письмо, написанное Оммой: отличная находка, которая может пролить свет на произошедшее. Однако, уже с первых строк стало понятно, что в этом крылатом выражении уместнее сравнивать новые факты не со светом, а скорее с тьмой.
Теория о том, что Омма могла быть взрослой зловредной ведьмой, развалилась. Их ведьма — не более, чем осиротевший, никому не нужный ребенок. Совсем юная девушка, судя по их дружбе с Дитой. Лет пятнадцать? Шестнадцать? Постарше? О том, что она могла быть еще младше, думать совершенно не хотелось, это уже было за гранью какого-либо зла. Впрочем, и без того судьба Оммы была печальна. Печальна, и вместе с тем вполне закономерна для совсем юной девушки, оставшейся без попечения взрослых. Чужестранка, не имеющая за душой ни денег, ни силы, ни зрелой головы без детской наивности и с достаточным опытом, ни хотя бы просто взрослого рядом, способного заступиться. Конечно, ничем хорошим подобное сочетание закончиться просто не могло.
Джеймса всегда в какой-то степени раздражали крестьянские нравы. Нет, конечно, по отдельности он не имел никаких предубеждений к конкретным людям, не судил о них по происхождению и образованию. Предпочитал подождать с выводами до момента, когда человек откроет свой рот или сделает что-либо, позволяющее судить о его внутренних качествах. Но малообразованные люди как среда, поколениями живущая достаточно обособленно от других — иной разговор. Такие глухие деревни были почти везде одинаковые. Одинаково необразованные, одинаково глуповатые и с забитыми всякими предубеждениями головами. Вместе деревня, состоящая из по-отдельности вроде бы хороших людей, превращалась в некое подобие слепого хищного гомункула с выраженной территориальной агрессией, который готов проглотить любое отвратительное событие и всех связанных с ним людей, приправив эту пищу оправданиями любых преступлений, лишь бы произошедшее не нарушило его внутренний распорядок. Этот гомункул готов был на любые зверства, лишь бы удержать внутреннюю стабильность и видимость благополучия. Именно поэтому Джеймса сильнее всего злило не осознание того, что произошла трагедия одной маленькой девочки. Злило то, что люди знали (Джеймс был в этом просто уверен, что они знали), что на самом деле произошло. Но гомункул, в которого превратилась толпа с наступлением трагедии, закрыл себе глаза и уши своими уродливыми конечностями, и, придумав теорию, в которую было удобно верить, набросился на несчастного ребенка.
Могла ли она быть полуэльфом? — Джеймс тут же отвлек себя от неприятных мыслей, не вызывающих ничего, кроме злобы, — Объяснило бы ксенофобию... хотя ее и объяснять не нужно, учитывая отдаленность поселения. Достаточно просто того, что она была здесь чужой. Но все же... не просто так ведь умела читать на лэмнейте? Имей они с матерью ресурсы на образование, не оказались бы в глухой деревне, даже при необходимости "близости с природой". В теорию, что мать Оммы могла быть обнищавшей колдуньей, которая когда-то где-то обучалась, но теперь не могла себе позволить ничего, кроме глуши, верилось с трудом.
— "Наша" Омма нездешняя. Переехала сюда из-за болезни матери. Здесь же и осиротела. Не успела уехать обратно. Местные обвинили ее в клевете и ведьмовстве, и случилось то, что случилось, — сухо пересказал он. Показывать записку Эрике не стал, решив, что подробности трагедии для ее женского сердца будут излишни. Джеймс уже не брался предсказывать поведение мермейды, но все-таки опасался, что та может воспринять случившееся слишком близко к сердцу, и начать действовать еще более импульсивно и необдуманно, чем обычно.
Джеймс аккуратно, краешек к краешку, сложил письмо несколько раз и убрал его в карман.
